Ознакомительная версия.
Александр Ваксер анализирует выразительные архивные свидетельства: «Отчаявшись как-то справиться с „летунами“, среди которых преобладали рабочие массовых профессий, некоторые партийные работники предлагали „побольше принимать их в партию“. „Этим мы убиваем, – полагали они сразу двух зайцев: с одной стороны, мы пополняем партийные ряды за счет рабочих, с другой стороны, нам легче будет работать с этой категорией на будущее, с точки зрения закрепления их за станками“. Говоря попросту, подобные предложения преследовали цель прикрепить рабочих к их рабочим местам с помощью партийного билета. Раздавались даже призывы открыто вернуться к сталинской практике конца 1930-х годов, запретить самовольные переходы с предприятия на предприятие под страхом уголовной ответственности» (Ленинград послевоенный. с. 261).
Дети рабочих не заблуждались насчет руководящей роли рабочего класса в социалистическом обществе, сколько бы ни твердила об этом школа. Дети из семей интеллигенции оказывались в более сложной ситуации, потому что им внушалось, нередко самими родителями, чувство вины и общественной неполноценности.
«Я понимал, что расту в интеллигентной семье и чувствовал себя аутсайдером. Рабочие и крестьяне были главными в этой жизни, и я чувствовал свою вину – оттого, что не умел вытачивать какие-то там втулки на уроках труда и без энтузиазма собирал картошку, когда нас вывозили в колхоз… Мне было стыдно. Они были базисом и солью земли, а я – со своими книжками – надстройкой и попутчиком. Другое дело, что у меня никогда не было намерений слиться с пролетариатом и колхозным крестьянством…» (Р. А. Интервью 4. Личный архив автора).
Мои детские впечатления были похожими. Папа говорил, что есть настоящая работа – такая, как у шахтеров, а есть тепленькие местечки, на которых удобно уселись дармоеды —чиновники, которые перекладывают бумаги. Но не только чиновники. По сути, вся «чистая» наука, особенно гуманитарная, была тепленьким уголком. Но меня-то любящие родители готовили отнюдь не в шахту, а в университет. Мне тоже предстояло стать дармоедом – тонкой прослойкой сладенького крема на суровом хлебе жизни. се же в моем случае чувство вины внушалось и воспринималось не столько в советском, сколько в толстовском духе: слезть с шеи народа, снизить потребности. Детство и молодость моих родителей прошли в страшной нищете. В шестидесятые годы они стали кандидатами наук, то есть зарабатывали по тем меркам очень хорошо. Но привычки и память нищеты, убожество материальных потребностей я помню с самых ранних лет. Некоторые детали невероятны: в квартире уже была ванна, но все мыли голову в тазу на кухне. Почему? Потому что иначе не бывает: голову моют хозяйственным мылом в тазу, поставленном на табурет. Это лично я, не знавшая нищеты, лет в семь догадалась, что можно иначе. Было веселое удивление старших: а ведь правда!.. Но представления нищете как норме, о выходе из нищеты как о чем-то морально сомнительном – это я помню.
К счастью, творческая научная работа совсем не обязательно связывалась у подростков с чувством вины, а была безусловной самозаконной ценностью.
«Я был уверен, что меня ждет восхитительное научное будущее, а они так и останутся в этой скуке. Там же, где Брежнев, Косыгин, Суслов… Мне предстоит летать, а им киснуть» (А. М. Интервью 1. Личный архив автора).
«Основные цели – наука, семья, спорт. Карьера ценой пресмыкания решительно осуждалась в нашем кругу. Благо, военно-промышленный бум тогда открывал массу возможностей работать и оставаться просто порядочным человеком. Но и это – отдельная громадная тема» (П. Г. Интервью 2. Личный архив автора).
Впрочем, в самые наши дни вышла книга, автор которой воспроизвел замшелый стереотип: «Советская цивилизация выражала прежде всего интересы советских пролетариев» (С. В. Абышев. Советская цивилизация: структура, черты, этапы развития. – Нижний Новгород: ВГИПУ, 2011. с. 84). Это поразительно. Неужели автору неизвестно, что «советская цивилизация» жестоко эксплуатировала рабочих, подавляла пролетарский протест и пресекала все попытки пролетариев объединиться для защиты своих прав?
§2. Наш советский коллективизм
Тезис о руководящей роли рабочего класса все же остался в советском прошлом, но столь же очевидно противоречивший реальности тезис о советском коллективизме сохраняет силу и сегодня. Нередко его повторяют расширительно: наша извечная отечественная традиция (ментальность, весь жизненный уклад) – это коллективизм (артельность, общинность, соборность) в отличие от индивидуалистической (эгоистической) традиции Запада.
Методические пособия о воспитании коллективизма в советское время выходили косяком. В них были написаны прекрасные слова: инициатива, самоорганизация, творчество, солидарность… «КПСС и Советское правительство уделяют огромное внимание воспитанию молодого поколения в духе коллективизма. Школа призвана укреплять сплоченность… творческую инициативу и самостоятельность…» (Воспитание учащихся в духе коллективизма. Методические рекомендации. – Л.: НИИ ООВ, 1988. с. 3). Или еще: «Главное назначение коллективизма – обеспечивать рост и расцвет каждой личности. Личности, ведущей потребностью которой станет действенная забота о благе других людей. <…> Коммунизм начинается с самоотверженной заботы каждого не только о близких, но и о далеких людях. <…> Коллективное творческое дело – это конкретное воплощение многогранной гражданской заботы. <…> Законом жизни социалистического общества является забота всех о благе каждого и забота каждого о благе всех» (Игорь Иванов. Воспитывать коллективистов. – М.: Педагогика, 1982. с. 3, 19, 77). Спросим себя, почему пропагандист вдруг повторил формулу Фридриха Ницше о «любви к дальнему»? О каких далеких людях детям велят самоотверженно заботиться? Могу предположить, что в начале восьмидесятых автор намекал на «интернациональную помощь афганскому народу», но о чем на самом деле думали пропагандисты – это всегда загадка.
Советский человек с детских лет на собственном опыте убеждался, что самоорганизацию, самостоятельность, солидарность, инициативу власть старается в его жизнь не пустить. Любая попытка самодеятельно организоваться, тем более для протеста, строжайше преследовалась.
Моя корреспондентка Ирина М. пишет: «Первым столкновением с системой было исключение из комсомола в 8 классе. Сбежали с черчения, потому что не любили его, все вместе сговорились и ушли. Стали исключать, потому что комсомолок в классе было всего двое. Но попугали, довели до слез и так и не исключили» (Электронное письмо от 17 января 2015 года. Личный архив автора).
Мне было лет 11—12, когда мы всем классом сговорились и ровно на 5 минут опоздали на урок. Все вместе. Коллективно. Не помню, против чего пытались протестовать: последствия заслонили причину. Началось разбирательство с директором. Всем в дневник вписали страшное замечание: участвовал (а) в организованном коллективном опоздании. От родителей мне влетело крепко, в их гневе был страх. Веяло то самое – сакральное, зловещее, политическое. Коллективка хуже аморалки. Слов таких я не знала, а суть поняла.
Власть преследовала не только совместные выступления, но и единое мнение в коллективе. Все знали угрозу: «Будем вызывать по одному!». Мама рассказывала мне (взрослой, разумеется) тяжелую историю, которая ее мучила: ведь ее тоже могли заподозрить. В Ростовском университете на филологическом факультете комсомольцев вызывали по одному и добивались доноса на доцента-фольклориста Федора Викторовича Тумилевича. Вызвали и маму. Страшно было, но она повторяла чистую правду, что Федор Викторович – патриот и лекции его – патриотические. Доцент был осужден на 10 лет. Вернулся после смерти Сталина, был реабилитирован. В 1958 году вышла его книга «Сказки казаков-некрасовцев». Надписанная маме, она стоит сейчас у меня на полке.
Коллективная сплоченность, взаимная поддержка, честность и преданность, общее дело, инициатива и доверие – такие группы существовали, конечно. На родственной основе, на дружеской, на профессионально-творческой. Либо на открыто антисоветской. Один за всех, все за одного. Но какая солидарность могла быть в советском коллективе, если в нем непременно стучал стукач и каждый член коллектива помалкивал, зная, что на него стучат?
«Несмотря на декларируемый „коллективизм“, совок больше всего коллектива и боялся. Особенно – самоорганизованного. В наши школьные „конторы“ учителя и всякие парторги влезть не могли – засылали „казачков“. Мы их всех сразу высчитывали. Кого – выкидывали, могли и помять под шумок. Я заметил, что „по жизни“ из таких ничего путного не выходило. Если и делали карьеры, то всё какие-то подлые. Кстати, я до сих пор уважаю творчество Аркадия Гайдара. Абсолютное исключение из общего ряда официоза. Но у него главная тема – честность и преданность, а вовсе не какие-то химеры „всеобщего братства“ и равенства в бесправии и нищете» (П. Г. Интервью 2. Личный архив автора).
Ознакомительная версия.
